Раз уж речь зашла об этой пьесе, не удержусь от пары цитат своих любимейших персонажей <3



"Актер. Очень приятно. Конечно, мы играли и перед большей аудиторией, но
ведь и качество тоже кой-чего стоит. Я вас сразу признал...
Розенкранц. И кто же мы?
Актер. ...как собратьев по искусству.
Розенкранц. Интересно, а я думал, мы - джентльмены.
Актер. Ну, одни считают, что мы для вас, другие, что вы для нас. Это
две стороны одной монеты. Или одна сторона - двух, поскольку нас тут так
много. (Снова кланяется.) Не аплодируйте слишком громко - этот мир слишком
стар.
Розенкранц. В чем вы специализируетесь?
Актер. Трагедии, сэр. Убийства и разоблачения, общие и частные,
развязки как внезапные, так и неумолимые, мелодрамы с переодеванием на всех
уровнях, включая философский. Мы вводим вас в мир интриги и иллюзии...
клоуны, если угодно, убийцы - мы можем вам представить духов и битвы,
поединки, героев и негодяев, страдающих любовников - можно в стихах; рапиры,
вампиры или то и другое вместе, во всех смыслах, неверных жен и насилуемых
девственниц - за натурализм надбавка, - впрочем, это уже относится к
реализму, для которого существуют свои расценки. Что-то я разогнался, а?"



"Знаете вы хоть одну пристойную пьесу?
Актер. Пьесу?
Розенкранц (выходя вперед, робко, сбивчиво). Представление...
Гильденстерн. Мне показалось, вы называли себя актерами.
Актер (до него доходит). О да, да, конечно; мы актеры, именно, да. Но,
знаете, когда спрос так невелик...
Гильденстерн. Но ты проиграл, нет? Как насчет какого-нибудь грека, а?
Вы ведь знакомы с античными трагедиями? С этими великими классиками убийств?
Все эти типы, эдипы, оресты, инцесты, братья и сестры, лезущие друг на
друга, а также само - -
Розенкранц. Срамо - -
Гильденстерн. Самоубийства... девы, возжаждавшие богов...
Розенкранц. И наоборот.
Гильденстерн. В общем, в этом роде - подходит?
Актер. Да, хотя... знаете, мы скорей принадлежим к школе, для которой
главное кровь, любовь и риторика...
Гильденстерн. Ладно, выбирайте сами... если тут есть из чего.
Актер. Это трудноразделимо, сэр. Ну, мы можем вам выдать кровь и любовь
без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и
риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, - все это, в общем, кровь,
знаете ли.
Гильденстерн. И это то, что как раз нужно публике?
Актер. Это то, на что мы способны, сэр."




"Актер. Неуверенность - нормальное состояние. Вы не исключение."



"Розенкранц. Да как же - я полагаю, люди пришли отдохнуть, развлечься -
а не за грязным и бессмысленным развратом.
Актер. Ошибаетесь - именно за этим. Убийство, обольщение и инцест, - а
вам чего нужно - хохмочек?
Розенкранц. Я хочу хорошую историю - с началом, серединой и концом.
Актер (к Гильденстерну). А вам?
Гильденстерн. Я предпочел бы искусство как зеркало жизни. Если тебе не
все равно.
Актер. Мне, сэр, все равно. (К обнимающимся любовникам.) Отлично, но не
увлекайтесь. (Они встают; к Гильденстерну.) Мой выход через минуту. Луциан,
племянник короля! (Поворачивается к актерам.) Следующий!"





"Актер (к Гильденстерну). Вы знакомы с этой пьесой, сэр?
Гильденстерн. Нет.
Актер. Бойня - целых восемь трупов. Это у нас получается лучше всего.
Гильденстерн (с силой, накапливавшейся во время пантомимы и комментария
к ней). Ты! Что ты знаешь о смерти?
Актер. Что актерам это удается лучше всего. Они должны выдать все, на
что их талант способен, и их талант - умирание. Они умирают героически,
комически, иронически, медленно, быстро, отвратительно, очаровательно и,
наконец, на котурнах. Лично мое амплуа несколько более общее. Я извлекаю из
мелодрамы суть, которой там часто и нет; но иногда, несмотря на это,
проскальзывает тонкий луч света, который, если под определенным углом,
может, так сказать, пронзить покров смертности.
Розенкранц. И это все, на что они способны, - умирать?
Актер. Нет, нет - они еще красиво убивают. Некоторые убивают даже
красивей, чем умирают. Остальные лучше умирают, чем убивают. Это труппа.
Розенкранц. Который из них который?
Актер. Почти никакой разницы.
Гильденстерн (страх, насмешка). Актеры! Механики дешевых мелодрам! Это
не смерть! (Спокойней.) Вы кричите, давитесь, ползаете на четвереньках - но
ни у кого это не рождает ощущения смерти - никого не застает врасплох, чтоб
в мозгу у них что-то прошептало: "Однажды и ты будешь умирать". (Упрощая.)
Вы умираете столько раз; как же вы рассчитываете, что они поверят в смерть
подлинную?
Актер. Как раз наоборот, это единственный вид смерти, в который они
верят. Они у меня вышколены. У меня однажды был актер, которого приговорили
к виселице за кражу овцы - или барана, - не помню точно. Так я испросил
разрешения повесить его по ходу пьесы - пришлось малость изменить фабулу, но
я посчитал, что так будет эффектней. Вы, может быть, не поверите, но это не
выглядело убедительно. Поколебать их недоверие невозможно, - и когда публика
начала глумиться и швырять помидоры - все кончилось катастрофой! - он ничего
другого не делал, только плакал - совсем не по роли - просто стоял там и
плакал... Нет, больше никогда...

В прекрасном настроении он снова возвращается к пантомиме: два шпиона
ожидают казни от его руки, актер вытаскивает из-за пояса свой кинжал.

Публика знает, чего она хочет, и только этому она согласна верить.
(Шпионам.) Показывайте!

Шпионы умирают, не спеша, но убедительно. Свет начинает меркнуть, и, пока
они умирают, Гильденстерн говорит.

Гильденстерн. Нет, нет, нет... все совсем не так... этого не сыграешь.
Факт смерти не имеет ничего общего с тем... как мы это видим... как это
происходит. Это не кровь и не вопли и падение тел - смерть состоит не в
этом. Просто дело в том, что человек больше не появляется, и все, - сейчас
вы его видите, сейчас - нет, и правда только в том, что в эту минуту он
здесь, а в следующую уже нет, и он больше не вернется - просто уход,
скромный и необъявляемый, - отсутствие, становящееся весомым по мере того,
как оно длится и длится, - пока, наконец, совсем не придавит.

Два шпиона лежат на сцене, еле видимые. Актер выходит вперед и накрывает их
тела плащами. Розенкранц медленно аплодирует."




Ладно. И хватит на этом.